в детскую, теперь ставшую ее комнатой. Какое-то время было тихо, а потом Элеонора стала ходить туда-обратно в гостиную, перенося оттуда какие-то вещи. Затем она пошла на кухню и, должно быть, что-то перекусила. Ну а вслед за этим куда-то ушла.
Звуки, связанные с ее присутствием, завораживали меня. Я не хотела общаться с Элеонорой, но мне нравилось слышать ее за своей дверью. Когда же в квартиру вернулась тишина, я будто провалилась в пустоту, и мне стало неуютно.
Чуть позже я заглянула в будущую детскую. Кроме раскладушки в ней теперь стояли два стула из гостиной. На спинке одного из них висела одежда Эдеоноры, которую она достала из рюкзака. В ее ворохе я увидела темно-синий балахон Малгеру. На другой стул были выложены мелкие вещи.
Когда Элеонора вернулась, было поздно. Я уже легла в постель, но не могла заснуть. Мне было слышно, как она ходила по квартире, но это мне нисколько не докучало. Наоборот, звуки ее передвижений меня приятно убаюкали, и я не заметила, как заснула.
* * *
В последующие дни мы мало виделись друг с другом. Элеонора уезжала из дома еще до того, как я просыпалась, и когда возвращалась, то уединялась у себя в комнате. Если я бывала в гостиной или кухне, она туда не заходила. Она явно не искала общения со мной, и меня это вполне устраивало.
При наших случайных встречах в квартире мы ограничивались дежурными приветствиями. Как-то раз Элеонора мне непринужденно улыбнулась. Я не хотела придавать этому значения, но мой панцирь все же дал трещину. При следующей встрече я задержала на ней взгляд, и у нее вырвался смешок, который был мне хорошо известен. Вскоре после этого Элеонора вернулась домой раньше обычного и постучала в мою дверь. Услышав мое «да», она вошла ко мне и сказала:
– Давай поговорим.
– Ну, давай.
Элеонора взяла стул, стоявший у двери, перенесла его ближе ко мне, села на него и без предисловий предложила мне взять в мое полное распоряжение квартиру матери, она же сама могла бы тогда жить в моей однушке. Я бы и сама ей это предложила, но у нас стали не те отношения, чтобы просить ее уступить мне большую квартиру, а самой поселиться в меньшей. Надо ли говорить, как я была рада ее предложению.
– Мои жильцы уже начали искать другую жилплощадь, – сказала я. – Можно надеяться, что моя квартира освободится уже скоро.
– Я не тороплюсь.
– Так или иначе, они должны съехать до рождения Василисы.
– Тебе будет кому помочь с обустройством детской после моего переезда? – спросила она.
– Помощь мне не потребуется, я справлюсь сама, – ответила я.
– Если что, можешь рассчитывать на меня, – сказала Элеонора.
Я кивнула, ожидая, что сейчас она перейдет к главному. Думала, что эта договоренность о квартирах – прелюдия перед разговором о произошедших событиях. Но она встала и пошла к двери.
Оставшись одна, я вдруг занервничала. Я уже привыкла к контакту с Элеонорой на уровне обмена приветствиями и нашим мимолетным, ни к чему не обязывающим встречам в коридоре или на кухне. Мы жили рядом как соседи, все было просто и ясно. И вот теперь наши отношения потеряли и простоту, и ясность.
Поскольку Элеонора отдавала мне квартиру большей площади, я чувствовала себя перед ней в долгу, и мне это мешало. Но еще больше мне мешало, что я на это охотно пошла. Великодушие Элеоноры в квартирном вопросе не уравновешивало ее чудовищное, ненавистное мне бессердечие по отношению к нашей матери. Я не могла и не хотела с ним примириться.
При этом возник вопрос: мы будем меняться квартирами навсегда или это лишь на какое-то время? Такой важный вопрос нельзя было оставлять в тумане. Элеонора, как я слышала через дверь, была на кухне, и я отправилась к ней.
* * *
Она собиралась пить чай.
– Нам нужно еще кое-что обсудить, – сказала я. – Можно это прямо сейчас?
– Можно, – ответила она и улыбнулась.
Что-то двинулось во мне из-за этой улыбки, и мои мысли перескочили с квартирного вопроса на мою болевую точку.
– Почему ты была такой жестокой с матерью? – спросила я.
– Какой ответ ты хочешь – короткий или подробный?
– Каким бы он ни был. Я хочу тебя понять.
– Иногда все можно понять с одного слова, а иногда и тысячи слов мало, – сказала она, и была права. – Сколько ты готова слушать?
– Сколько потребуется.
– Давай я сначала отвечу тебе коротко. У меня на руках был другой больной, и я не могла его оставить.
Это была неожиданная причина, но она не сбила меня с толку, и я спросила о том, что меня больше всего возмущало:
– И что, ты разве не могла сообщить об этом матери?
– Не могла.
Мы молча смотрели друг на друга. Смотрели, можно сказать, довольно спокойно, если принимать во внимание обстоятельства. Без подробностей все же было не обойтись.
– Кто был тот больной, которого ты не могла оставить? – спросила я, хотя уже догадывалась, о ком шла речь.
– Федор, – все так же невозмутимо сказала она. Можно было подумать, что Федор тогда простудился.
– Что с ним случилось? – спросила я.
Она назвала болезнь, от которой умирают. А дальше последовали подробности, которые требовали новых подробностей.
* * *
Наш первый разговор длился несколько часов, пока мы обе не выдохлись. В последующие дни к нему добавлялись все новые порции. В результате сложилась подробная история событий, где были ответы на многие вопросы, которыми я задавалась во время поиска своей пропавшей сестры.
Элеонора больше рассказывала мне о Федоре, чем о себе. Сначала я сопротивлялась, но потом поняла, что в этом был резон. Она вошла в поток жизни Федора, и этот поток унес ее далеко от ее будней и вместе с тем от ее близких, в том числе от меня. Так что, рассказывая о Мочкине, Элеонора, в сущности, рассказывала и о себе. Его поиск смысла своей жизни стал началом перемен в ее собственной. Отсюда ее желание излагать произошедшее шире, чем побег из серых будней в красочную тусовку. Для них обоих все было намного серьезнее: они пошли на разрыв с образом жизни, делающим ее бессмысленной.
Я думаю, что и мне не обойтись здесь без биографии Федора, если я хочу не только изложить ход событий, ворвавшихся вдруг и в мою жизнь, но и осмыслить их суть. А это как раз и было моей целью, когда решила о них написать. Рассказ моей сестры о преобразовании застенчивого мальчика Феди в учителя жизни Мокшафа я передам своими словами и добавлю к нему диалоги, которые возникали между нами, когда я что-то не понимала в утверждениях Элеоноры или сомневалась в их соответствии действительности.
Часть 4
Ответы
